В последние годы спрос на различного рода экспертов значительно вырос.
Практически каждый новостной сюжет сопровождается комментарием политолога, политтехнолога, эксперта в международных отношениях или конфликтолога. В популярных ток-шоу по федеральному ТВ принимают участие представители множества неизвестных центров исследования всего на свете. Но нуждается ли власть в рекомендациях экспертного сообщества вообще и политологов в частности, и как она выстраивает коммуникацию с экспертами?
После распада СССР в Россию активно стали импортироваться знания, которые в силу идеологических причин были не доступны более 70 лет. В то время как в США развивалась политическая наука, создавались новые теории и разрабатывались методы анализа политической реальности, в СССР все общественные науки развивались в фарватере марксизма-ленинизма.
В 90-е годы специалистам гуманитарного сектора в срочном порядке необходимо было осваивать багаж мировой науки, который создавался десятилетиями. Политикам же в свою очередь тоже приходилось проходить ускоренный курс политической ресоциализации, осваивать новые технологии, особенности работы политических институтов и многое-многое другое.
Получилась достаточно парадоксальная ситуация: и теоретики, и практики политического процесса оказались в схожей ситуации. Возник важный симбиоз, потребность двух сообществ друг в друге. Действующим политикам потребовались специалисты, которые бы смогли объяснить им, что нужно делать, а академическим кругам было необходимо ознакомиться не только с теорией политики, но и попробовать ее на вкус, посмотреть, как в действительности работают или не работают теоретические концепты.
Первое поколение отечественных политологов участвовали в качестве экспертов в различных процессах как государственного управления, так и политического противоборства: составление программных документов и концепций развития, участие в разработке нормативных актов, формирование оперативной аналитики, участие в предвыборных кампаниях, консультация действующих политиков – это далеко не полный перечень экспертной активности политологов.
С задачей освоения западных теорий и технологий достаточно успешно справились обе команды. К началу нулевых характер взаимодействия академического сообщества политологов и власти начинает изменяться. Во-первых, за десять лет изменились задачи, которые стояли перед властью. Уже не нужно было с нуля создавать политические институты, выстраивать отношения между центром и регионами. Во-вторых, именно с нулевых начинает меняться сам режим, выстраиваться та самая вертикаль власти, формулироваться иная повестка. Профессор политологии СПбГУ так вспоминает эти этапы: «В 90-е годы я наблюдала, что власть не очень понимает, насколько может пользоваться рычагами управления, и это был тот период, когда эксперты, которым сейчас 60 лет, постоянно привлекались для оказания консультации (их спрашивали, советовались, консультировались).
В 2000-е годы ситуация меняется, и здесь экспертов, скорее, приглашают для оценки государственных проектов и их включают во всевозможные консультационные советы при органах власти. По моим наблюдениям, консультации такого рода оказываются достаточно качественными, так как приглашаются настоящие специалисты в различных сферах.
Очень любопытная тенденция наблюдается в последние 3 года (закон 2012 года) появились запросы на анализ деятельности организаций на предмет политической деятельности» (Архив автора, 2015 год).
Изменения политического режима Российской Федерации фиксируется и рейтинге Freedom House, где Россия начала фигурировать после распада СССР. Показатели политических и гражданских свобод стали постепенно ухудшаться с 1998 года, а в 2004 году статус Российской Федерации был изменен с «частично свободная» на «несвободная».
Другой рейтинг (Индекс демократии), составляемый Economist Intelligence Unit, также фиксирует авторитарные тенденции в развитии режима РФ. Если в 2006-2010 годах Российская Федерация постоянно теряла места в рейтинге, но оставалась в группе стран с переходным режимом, то в 2011 году Россия заняла 117 место и перешла в категорию стран с авторитарным режимом.
Для того, чтобы ограничить каналы взаимодействия власти и экспертного сообщества, процедуры консультирования были максимально формализованы. Сегодня при каждом федеральном органе исполнительной власти должен функционировать общественный совет, в который включаются эксперты из различных отраслей. В некоторых регионах при Правительствах тоже функционируют аналогичные структуры. Их основная задача – участие в разработке и контроле властных решений, однако многочисленные попытки перезагрузки этого института со стороны Открытого правительства и Общественной палаты лишь доказывают, что эффективность их работы находится на низком уровне и выполняют они больше декоративные функции.
Конечно, остались и неформальные каналы связи, но они не столь распространены, а отследить степень принятия консультаций очень сложно. Преподаватель МГИМО так прокомментировал актуальное положение дел в сфере непубличных консультаций: «В вопросе экспертного консультирования есть центры, которые выступают мостиками, например, Российский центр по международным делам, который получает от МИДа запрос на аналитику и с помощью профессуры решает эти вопросы.
Есть целый ряд неформальных связей, которые в значительной степени характеризует нашу профессию. По ним и распределяются некоторые заказы. Может, например, прийти коллега и сказать, что в Администрации Президента есть запрос на тему, которой ты занимаешься, не хочешь ли поучаствовать?» (Архив автора, 2015 год).
Таким образом, сам процесс принятия решений становится менее публичным и открытым, соответственно, и у политологов остается меньше возможностей для экспертной деятельности. Кроме того, снижается и спрос на независимую экспертизу, власть обращается к политологам, скорее, за одобрением или же за обоснованием уже сформированного решения.
Изменилась не только власть, но и само сообщество политологов. Первому поколению необходимы были знания о практике работы демократических институтов, специфике их функционирования изнутри. Мотивация быть включенным в государственные и политические процессы была значительно выше. А тяжелое финансовое положение академического сообщества являлось дополнительным мотивирующим фактором. За десять лет сформировалось поколение исследователей с базовым политологическим образованием. Все политические процессы и явления уже описаны, для проведения собственных эмпирических исследований достаточно выбрать правильную теорию и адекватные методы, а с понижением спроса к экспертным консультациям со стороны политических и государственных институтов снизилась и финансовая привлекательность такой деятельности.
Изменения сообщества произошли не только на качественном, но и количественном уровне. Например, только в 2014 году в вузы страны на бюджетные места по направлению «политология» были приняты 2187 новых студентов, а расширение сообщества побудило возникновение в 2012 году дискуссии о профессионализме в политике и политической науке. Важно понимать, что не каждый «политолог», который вещает с экрана телевизора, является таковым. Использование авторитета эксперта в публичных дискуссиях стало эффективным инструментом в условиях политизации общества. Когда каждого второго волнует ситуация в Сирии, столкновения на Украине и глобальные геополитические вопросы, возникает спрос на интерпретаторов, и СМИ этот спрос удовлетворяют так, как умеют. С академическим сообществом сложнее договориться по поводу «правильного комментария», жертвовать своим статусом ради PR-очков никто не станет, поэтому проще обратиться к медийным «экспертам».
Поэтому сказать, что власть не заинтересована во включении экспертов в управленческие процессы – будет правдой лишь наполовину. Политолог в той же мере не заинтересован участвовать в дополнительной, не всегда оплачиваемой работе, которая налагает на него ответственность, но взамен не обеспечивает преференций (увеличение статусного капитала/связи/финансовое вознаграждение).
А с формированием общественного мнения справляются «политологи», которые к политологии не имеют никакого отношения.
18.04.2018